Балл Георгий - Соломон И Соня
Георгий Балл
Соломон и Соня
Глиняное полуденное небо стремительно разрезали росчерки
ласточек-береговушек, прилетевших с ближней реки, и здесь, на земле, среди
разбросанных камней гулял низовой ветер, принося из небытия глухое
бормотание ушедших голосов. Глаза, налитые сонным покоем, переставали
видеть земное, умирали. И Соломон лежал между двух могил - Ниночки
Костровой и Софьи Натановны Броверман. Рыжая собака с впалыми боками и
лисьей мордой приткнулась к ботинку Соломона, тщательно его вылизывала,
точно собирала заповедную соль, которую он накопил за жизнь. За рыжей лежал
замухрышистый песик, весь заросший черно-серой грязной шерстью, где-то на
морде в этой шерсти пропали у него и глаза, и рот, тут же рядом с песиком -
белая сучонка с перебитой задней ногой.
- Разве я живу? - тихо взывал Соломон. Он хотел, чтобы его услышали
сразу и мама, и Сонечка. Мама и Сонечка, мама и Сонечка - они сливались в
одно белое пятно. Соломон щурился, чтобы удержать его. Жужжали мошкара и
мухи. Мухи хозяйски ползали по носу Соломона, по самой горбинке, по седым
небритым щекам, лезли в рот, щекотали ноздри, совершенно обжили его.
- Плохо я живу, Сонечка, - опять взывал Соломон, - без тебя мне нет
дыхания. Я даже ходил в поликлинику, приятная такая врачиха, конечно,
послала на рентген, нашли затемнение в правом легком. Врачиха выписала
рецепты, такая милая, худенькая, примерно роста одинакового с тобой, но,
конечно, я тебе скажу, ей до тебя... ой, что ты... И так ресничками, Боже
мой, хлоп, хлоп - поглядела. Очень приятная женщина, наш сын Сеня сказал бы
"первый класс", - а где Сеня? Где... В аптеку я еще не ходил. Как ты
считаешь? Мне таки нужно туда сходить, а? А вот теперь ты видишь, где я,
видишь, ох, - он вздохнул, - я как мальчик на краю города. - Соломон
улыбнулся, Соломон даже тихо засмеялся, обожженный вдруг памятью детства. -
Как тебе знать, ты ведь не была в моем детстве, и в Уфе, и в Уфе...
Слышишь, Сонечка, - во стучит, - никакой не жук, это уже старый мой
музыкант настраивает скрипочку, и когда оборвется струна... - Он замолчал,
долго молчал. Он мог здесь долго молчать. - Да, Сонечка, когда оборвется
струна, ты это узнаешь первая. Мне почему-то думается - раньше меня... И я
еще подумал немножечко смешное: может, теперь ты и была и в Уфе, и в моем
детстве... Тирлям-тирлям-тирля... скорей бы, скорей бы она оборвалась. Не
упрекай меня, Сонечка, что я еще живой. Ведь здесь ты одна. Совсем одна.
Если б я сюда не приходил - представляешь... Вы теперь для меня все живые,
за эти годы все живые, все. Я живой среди живых. Я живой среди живых...
Боже, так ведь можно и рехнуться. Ниночка, прости меня. Одна кровь связала
нас узлом - тебя, Сонечку, меня, всех тут, и Никифора, собак всех трех, и
мошек, и му... - Соломон затруднился, - и мушек... и небо. Я вижу свое
небо, но пусть так будет, пусть...
- Ну что, царь Соломон, лежишь?
Соломон не ответил.
- А дома тебе небось пенсию принесли?
- Зачем ты меня раздражаешь, Никифор? Тебе приносят третьего, а мне
седьмого, а сейчас какое?
- Я, как сторож, не могу тебя здесь допустить лежать. У меня здесь
шесть памятников на охране, и остальные, и вообще. Как это на кладбище не
мертвый, а лежит. Это какой год ты лежишь? Погоди, сейчас соображу... Это
мою деревянну сторожку тогда спихнули и каменну поставили, погоди,
погоди... ведь шестой год, да, нехорошо, царь Соломон.
- Я не каждый день. Болею, Никифор.
- А кто нынче не болеет - только правительство и покойники
